16+ Фредрик Бакман «Вторая жизнь Уве». Роман, 2012 год. Перевод с шведского: Р. Косынкин. На первый взгляд Уве – самый угрюмый человек на свете. Он, как и многие из нас, полагает, что его окружают преимущественно идиоты – соседи, которые неправильно паркуют свои машины; продавцы в магазине, говорящие на птичьем языке; бюрократы, портящие жизнь нормальным людям… Но у угрюмого ворчливого педанта – большое доброе сердце. И когда молодая семья новых соседей случайно повреждает его...
... если не знаешь, что сказать, значит, надо о чем-нибудь спросить. Вернейший способ : хочешь заставить другого забыть о неприязни к тебе, позволь ему говорить о себе самом.
Да и время – тоже странная штука. Мы ведь в большинстве своем живем тем, что будет. Через день, через неделю, через год. Но вот вдруг наступает тот мучительный день, когда понимаешь, что дожил до таких лет, когда впереди не так уж и много, гораздо более – позади. И теперь, когда впереди у тебя так мало, нужно искать что-то новое, ради чего и чем теперь жить. Может, это память. Об отдыхе на склоне летнего дня, когда держал ее ладошку в своей. О запахе свежевскопанной клумбы. О воскресных посиделках в кондитерской. Может, это внучата. Начинаешь жить будущим других. Нет, Уве не умер, когда Соня оставила его. Просто перестал жить.
«Полюбить кого-то – это все равно как поселиться в новом доме, – говорила Соня. – Сперва тебе нравится, все-то в нем новое, и каждое утро себе удивляешься: да неужто это все мое? Все боишься: ну ворвется кто да закричит: дескать, произошло страшное недоразумение, никто не собирался селить вас в такие хоромы. Но годы идут, фасад ветшает, одна трещинка пошла, другая. И ты начинаешь любить дом уже не за достоинства, а скорее за недостатки. С закрытыми глазами помнишь все его углы и закутки. Умеешь так хитро повернуть ключ, чтоб не заело замок и дом впустил тебя с мороза. Знаешь, какие половицы прогибаются под ногами. Как открыть платяной шкаф, чтоб не скрипнули дверцы. Из таких вот маленьких секретов и тайн и складывается твой дом».
Уве иной раз недоумевал, уж не он ли сам тот скрипучий шкаф?
чтобы понять таких мужиков, как Уве и Руне, прежде всего необходимо понять, что они родились не в свое время. Такие немногого просят от жизни – лишь самых простых вещей, считала Соня. Чтоб крыша над головой, да тихая улочка, да машина одной-единственной марки, да жена-лапушка, одна-единственная на всю жизнь. Чтоб работать с пользой. Чтоб дом был, а в доме что-нибудь регулярно ломалось и откручивалось – а ты б ходил с отверткой и прикручивал.
«Все люди хотят жить достойно, просто достоинство понимают по-разному»
Чиновник в белой рубашке за всю беседу ни разу не выдал своих чувств. Он вообще, сколько ни встречал его Уве, был скорее не человек, а машина. Как и все остальные белые рубашки, повстречавшиеся на пути Уве. И те, заверявшие, что Соня не выживет после аварии, и другие, не хотевшие брать на себя ответственность за аварию, и прочие, не желавшие наказывать виноватых. Отказавшиеся строить пандус в школе. Не дававшие ей работать. Цеплявшиеся за каждую закорючку, за каждую оговорку в гребаных полисах – лишь бы не выплачивать страховку. И те, что норовили упечь ее в инвалидный дом.
Всех их отличал одинаково пустой, равнодушный взгляд. Точно внутри у них ничего нет – полые оболочки, влезающие в чужую жизнь, чтобы ее разрушить.
Вот этого и недостает Уве. Чтобы все было как обычно.
Человек обязан выполнять какую-то полезную функцию. Вот и Уве всегда был полезен: уж в этом-то его не упрекнешь. Делал все, о чем просило его общество. Работал, не болел, женился, отдавал кредиты, платил налоги, жил по совести, ездил на правильной машине. И чем же общество отблагодарило его? Пришло к нему в контору и велело: иди домой – вот и вся благодарность.
И вот наступил понедельник, но у пенсионера Уве больше не было никакой функции.
люди перестали ценить постоянство.
Нынче почту могут бросить чуть не к обеду, если не к ужину. Как ее величеству почте заблагорассудится, а ты молчи и радуйся, что вообще принесли.
даже таким бирюкам, как Уве, нужен кто-то, с кем можно просто задушевно помолчать. Теперь у него такого сомолчальника давно уже нету.
Для многих из нас жизнь с нелюдимом – тяжкий крест. Кто сам не любит одиночества, того и чужое коробит.
Просто до Уве вдруг доходит разница между жестокостью по необходимости и жестокостью умышленной.
Один не может забыть старое, другой – вспомнить.
помереть еще успеется, часом раньше, часом позже
Как долго он чаял ее. Смерти. Как тоскует по своей лапушке, кажется, так и выпрыгнул бы из своего постылого тела.
То был не класс, а коллекция клинических случаев гиперактивности и дефицита внимания еще до того, как этим диагнозам были придуманы соответствующие официальные аббревиатуры. На собеседовании директор школы со страдальческим видом так и сказал: «Там собрались девочки и мальчики, на которых мы поставили крест. Им не учитель нужен, а надзиратель». <…>Других желающих не нашлось, мальчики с девочками достались ей – и научились читать Шекспира. <…>каждый вечер, воротившись домой, Соня взахлеб, с горящими глазами рассказывала ему про своих мальчиков и девочек. Тех самых, что поначалу приходили в класс под полицейским конвоем, а отучившись, могли цитировать стихи четырехвековой давности. Тех, с которыми они вместе и плакали, и смеялись, и орали песни так, что по вечерам стены их маленького домика гудели эхом. Чего скрывать: Уве так и не смог понять, на кой Соне сдались эти необучаемые хулиганы.
…Каждому человеку нужно знать, за что он сражается.
…Вот она и сражалась. Билась за то хорошее, что разглядела в них. За детей, которыми ее обделила судьба. А Уве сражался за нее. Потому что чему-чему, а этому Уве учить было не надо.
И всем было по фигу. Все отписывались: то ссылались на статью такую-то, то отфутболивали его в другую инстанцию. Отбояривались. Получив от муниципалитета отказ на просьбу переделать крыльцо школы, в которой работала Соня, Уве несколько месяцев забрасывал чиновников письмами и жалобами. Строчил в местную газету. Пытался судиться. <…>Но всюду рано или поздно на его пути вырастали чопорные, самодовольные физиономии, венчающие собой белые рубашки. А с ними не повоюешь. Они не только пользуются покровительством государства. Они и есть государство. И вот оно завернуло его последнюю апелляцию. И не осталось ни единой инстанции, куда бы Уве смог пожаловаться. Битва окончилась, и окончилась тогда, когда чиновники решили, что хватит. Этого Уве им не простил. <…>А наутро встал на рассвете, взял «сааб», подъехал к школе и сам смастерил пандус, на который так и не дал денег муниципалитет.
большинство мужчин бежит от пожара. А Уве бежит на пожар.
Не согрешив, покаяться нельзя
Собираясь куда-нибудь, он всегда составлял маршрут и график, пытался распланировать поездку – где заправиться, где попить кофе. Штудировал карты, вычислял, сколько точно по времени займет каждый этап, как не угодить в пробки и какой дорогой выйдет короче, – наука, недоступная дятлам со всякими навигаторами. У Уве всегда была наготове четкая стратегия.
Жена, та с пунктуальностью не дружила вовсе, планировать с ней что-то – пустые хлопоты. В принципе, как и с любой другой женщиной. Им расписание хоть на лоб приклей, один хрен разница, уж поверьте опыту Уве.
Он скептически относился к людям непунктуальным. Отец его всегда говорил, что нельзя доверять тому, кто опаздывает.
«Какое важное дело можно поручить человеку, коли он даже прийти вовремя не сумел»
В жизни каждого мужчины наступает пора, когда надо решить для себя, кто ты. Позволишь ли вытирать о себя ноги. Дашь ли отпор.
Хорошая работа сама себя хвалит.
Мужчину судят по делам его. А не по словам.