Как это грустно — влюбиться в молодую девушку и расстаться с нею навсегда. Но какое это счастье — найти на чердаке чемодан своей жены двадцатилетней давности, и…
Она пошла ему навстречу, и он увидел в ее глазах хорошо знакомый страх, страх, невыносимый теперь, когда он знал его причину. Лицо ее стало расплываться, и он, ничего не видя, устремился к ней. Когда они встретились, глаза Марка снова стали видеть ясно, и, протянув руку, он дотронулся до ее мокрой от дождя щеки. Она все поняла, и страх из ее глаз исчез навсегда. Взявшись за руки, они пошли под дождем домой.
— Расскажите мне о своем отце, — сказал Марк, — и о себе тоже.
И она рассказала ему, что ей двадцать один год, что ее отец, физик, был на правительственной службе, а теперь пенсионер, что они живут в маленькой квартире на Две тысячи сороковой улице и она ведет хозяйство уже четыре года, с тех самых пор, как умерла мама.
Потом он рассказал ей о себе, Анне и Джефе… о намерении сделать когда-нибудь Джефа своим компаньоном, о непонятном страхе Анны перед фотоаппаратами, о том, как она отказалась сниматься даже в день их свадьбы, о великолепном туристском походе, который они совершили втроем прошлым летом.
Когда он замолчал, она сказала:
— Какая у вас чудесная семья! Как, должно быть, прекрасно жить в тысяча девятьсот шестьдесят первом году!
Непостижимо, как это он двадцать лет спустя с нетерпением предвкушает встречу с другой девушкой, у которой в голове одни фантазии и которая годится ему в дочери. Впрочем… это не совсем так. Было какое-то мгновение, когда он покачнулся и… все. Лишь на короткий миг он потерял равновесие и пошатнулся. Теперь поступь его снова тверда, и в мире снова воцарился здравый смысл.
— Я учусь на секретаря, — сказала Джулия. Выставив вперед ногу, она сделала изящный пируэт и сложила руки на груди. — Стать секретарем — моя мечта, — продолжала она. — Ведь это просто чудесно — работать в большом важном учреждении и записывать, что говорят важные люди. Вы бы хотели, чтобы я была вашим секретарем, мистер Рандольф?
— Очень бы хотел, — ответил он. — Моя жена была моим секретарем еще до войны. Вот тогда-то мы и встретились.
— Она была хорошим секретарем?
— Превосходным. Мне было жаль терять такого работника. Но, потеряв ее как секретаря, я приобрел жену, так что вряд ли это можно назвать потерей.
Но вот он обрел дар речи, и все стало на свои места — их мысли были как два быстрых ручейка, которые, весело журча, сливаются в единый поток.
Он не мог ни есть, ни спать. Рыбная ловля надоела. Не читалось. И все это время Марк ненавидел себя — ненавидел за то, что ведет себя, как томящийся от любви подросток, за то, что ничем не отличается от любого другого дурака, которому уже за сорок, а он все пленяется хорошенькой мордашкой и парой стройных ножек.
Знания не только не наносят ущерба женскому обаянию, но являются ценным дополнением к нему.
"Оно пришло ему в голову, наверное, потому, что девушка стояла на солнце и ветер трепал ее волосы — золотистые, как цветок одуванчика; а может быть, и потому, что старомодное белое платье обвилось вокруг ее стройных ног. Во всяком случае, Марк был уверен, что она непонятным образом перенеслась из прошлого в настоящее". (с.)
— Как замечательно, должно быть, иметь машину времени.<...> — Щедрый дар людям, которые любят природу. В двадцать третьем веке таких красивых лугов осталось совсем немного.
Позавчера я увидела кролика, вчера — оленя, а сегодня — вас.
Двадцать лет, с удивлением думал он, и все эти годы она знала, что в один прекрасный день я подымусь на холм и увижу ее, молодую и красивую, стоящую на солнце, и снова влюблюсь в нее.
Имя идет ей. Идет так же, как и белое платье, голубое небо, холм и сентябрьский ветер.
С макроскопической точки зрения, говорит мой папа, все, что должно случится уже случилось. Следовательно, раз уж человек из будущего участвует в каком-нибудь событии прошлого, то это событие не обойдется без него с самого начала, и никакого парадокса возникнуть не должно.
"Позавчера я увидела кролика, вчера - оленя, а сегодня - вас"
...знания не только не наносят ущерба женскому обаянию, но являются ценным дополнением к нему.
Впрочем, он вскоре сообразил, что трансцендентальная эстетика и теория относительности — не слишком уместные темы для беседы мужчины с девушкой на холме в сентябрьский вечер, даже если мужчине уже сорок четыре, а девушке всего двадцать один.