Сергей Духарев уже не безродный скоморох, и даже не варяг-дружинник, а командир летучего отряда в приднепровских степях. Безбрежна ковыльная степь, широко Дикое поле. Но тесно оно для тех, кто хочет сделать его только своим. Хазары, русы, печенеги… И тяжелое ромейское золото, углубляющее рознь между ними. Волей судьбы ромейское золото достается не большому хану печенегов Куркутэ, не великому князю киевскому Игорю, а двум десяткам варягов отряда Сергея… Тяжелый металл – золото. Трудно его...
В Киеве сотника Серигея знали и, даже, можно сказать, любили, как всякого героя, о котором официально объявлено - герой.
"Этот год принесет перемены, а перемены - это всегда смерть многих."
"Беда с этими учеными, что здесь, что в мире передовых технологий, у них одни и те же заморочки, набьют голову знаниями и готовы с ходу выдавать решения на все вопросы. И лишь немногим приходит в голову, что много знаний, это еще не все знания..."
"... их гуманизм в отношении чужаков не распространялся дальше: "прибить, чтоб не мучился", и это было правильно - по местным традициям..."
И увидел Сергей Смерть, огромным ящером нависшую и над князем, и над его боярами. <...> — К чему тебе деньги, княже? — произнес Духарев незнакомым глухим голосом. — Разве мёртвому нужны деньги?
Глава 10 Принцип «враг твоего врага – твой друг» в степи не срабатывал. Тут все – против всех. И только твой клинок – за тебя.
Воин же, как учил его старый битый варяг Рёрех, должен сам выбирать место для битвы. Если не хочет умереть на чужом.
Если враг сильнее, покажи ему своё мужество!
— Это золото, да, Серегей? — Золото. И серебро. И утварь. — Больно много. <...> — В том-то и дело, — хмуро бросил Серега. — Это ничего! — Машег блеснул зубами. — Много золота не бывает! — Зато бывает, что вокруг этого золота много трупов, — заметил Духарев. — Не хотелось бы к ним присоединиться.
Понятко звонко рассмеялся. — Чтобы Волк поделился добычей? — воскликнул он. — Скорее мой гнедой жеребенка принесет!
В воздухе висела тяжелая вонь крови, боли, пота, выпущенных внутренностей. К вони Серега уже давно принюхался. Притерпелся, как к свербящей под доспехами коже. <...> Естественная брезгливость цивилизованного человека, конечно, не исчезает совсем, но привычка натягивается на неё сверху, как перчатки патологоанатома.
– Назовись, человек! – вместо князя жестко бросил Скарпи. – Я тебе не «человек» [«Человек» – обращение к холопу], нурман, а десятник князя полоцкого, славного Роговолта Сергей! – с достоинством ответил Духарев.
– Сердце у меня болит, Серегей. Что с нами будет? Что будет с ней? Страх во мне теперь, брат. Раньше такого не было. Раньше у меня не было Элды – только Бог был и честь родовая. Ни Бога, ни честь отнять нельзя, Серегей. А ее – можно. Раньше я смеялся в глаза смерти. Бог сотворил нас смертными. Мы должны умирать. Иначе как бы мы возвращались к своему Творцу
Теперь – абсолютная бодрость после трех часов сна. Будто таблетку фенамина заглотил.