Данное произведение представляет собой описание жизни бедного чиновника, Акакия Акакиевича Башмачкина. Маленький человек, замкнувшийся в собственном мирке идей и мыслей, беспрекословно терпящий издевательства сослуживцев и тяжёлые условия жизни, преподнесённые ему судьбой, одержим одной целью — покупкой новой шинели.
Мало сказать, он служил ревностно, нет, он служил с любовью! Там, в этом переписывании ему виделся какой-то свой разнообразный и приятный мир. Наслаждение выражалось на лице его. Некоторые буквы у него были фавориты, до которых, если он добирался, то был сам не свой - и подсмеивался, и подмигивал, и помогал губами. Так, что в лице его, казалось, можно было прочесть всякую букву, которую выводило перо его.
Но всегда найдется такой круг людей, для которых незначительное в глазах прочих есть уже значительное.
Он просто не знал, как ему быть, куда деть руки, ноги и всю фигуру свою.
ведь нельзя же залезть в душу человека и узнать все, что он ни думает.
Как много в человеке бесчеловечья.Нельзя же залезть в душу человека.Всегда найдется такой круг людей, для которых незначительное в глазах прочих есть уже значительное....оставался в том приятном положении, лучше которого и не выдумаешь для русского человека, то есть когда сам ни о чем не думаешь, а между тем мысли сами лезут в голову, одна другой приятнее, не давая даже труда гоняться за ними и искать их.Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?Так уж на святой Руси всё заражено подражанием, всякой дразнит и корчит своего начальника.В полиции сделано было распоряжение поймать мертвеца во что бы то ни стало, живого или мёртвого.Он просто не знал, как ему быть, куда деть руки, ноги и всю фигуру свою.
...и много раз содрогался он потом на веку своем, видя, как много в человеке бесчеловечья, как много скрыто свирепой грубости в утонченной, образованной светскости, и, боже! даже в том человеке, которого свет признает благородным и честным…
Ничего нет сердитее всякого рода департаментов, полков, канцелярий и, словом, всякого рода должностных сословий.
Вряд ли где можно было найти человека, который так жил бы в своей должности. Мало сказать: он служил ревностно, — нет, он служил с любовью. Там, в этом переписыванье, ему виделся какой-то свой разнообразный и приятный мир.
Ну уж эти французы! Что и говорить, уж ежели захотят что-нибудь того, так уж точно того…
…но красотою, как кажется, она не могла похвастаться; по крайней мере, при встрече с нею, одни только гвардейские солдаты заглядывали ей под чепчик, моргнувши усом и испустивши какой-то особый голос.
В полиции сделано было распоряжение поймать мертвеца во что бы то ни стало, живого или мертвого.
Когда явился доктор, то он, пощупавши пульс, ничего не нашелся сделать, как только прописать припарку, единственно уже для того чтобы больной не остался без благодетельной помощи медицины…
Исчезло и скрылось существо, никем не защищённое, никому не дорогое, ни для кого не интересное, даже не обратившее на себя внимание и естество наблюдателя не пропускающего посадить на булавку обыкновенную муху и рассмотреть её под микроскоп.
Так уж на святой Руси всё заражено подражанием, всякой дразнит и корчит своего начальника.
Ребенка окрестили, причем он заплакал и сделал такую гримасу, как будто бы предчувствовал, что будет титулярный советник.
...и много раз содрогался он потом на веку своем, видя, как много в человеке бесчеловечья, как много скрыто свирепой грубости в утонченной, образованной светскости, и, боже! даже в том человеке, которого свет признает благородным и честным…
…оставался в том приятном положении, лучше которого и не выдумаешь для русского человека, то есть, когда сам ни о чем не думаешь, а между тем мысли сами лезут в голову, одна другой приятнее, не давая даже труда гоняться за ними и искать их.
Нужно знать, что Акакий Акакиевич изъяснялся большею частью предлогами, наречиями и, наконец, такими частицами, которые решительно не имеют никакого значения.
Ничего нет сердитее всякого рода департаментов, полков, канцелярий и, словом, всякого рода должностных сословий. Теперь уже всякой частный человек считает в лице своем оскорбленным всё общество.
Обыкновенный разговор его с низшими отзывался строгостью и состоял почти из трех фраз: «как вы смеете? знаете ли вы, с кем говорите? понимаете ли, кто стоит перед вами?» Впрочем, он был в душе добрый человек, хорош с товарищами, услужлив; но генеральский чин совершенно сбил его с толку.
…ветер, по петербургскому обычаю, дул на него со всех четырех сторон, из всех переулков.
Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?