за тех, кто дорог, надо бороться, - <...> - Вырывать когтями, зубами, биться до последнего...
Мать окинула меня презрительным взглядом, поджав губы, и надменно глянула на сына:
— Опаздываешь. Хочу с тобой поговорить. Сейчас!
Вроде бы ну что такого? Ну, рявкнула «шакалица»… Только из моей груди вдруг вырвался приглушенный рык. Я поспешно прикрыла рот ладонью и смущенно прокашлялась:
— В животе… урчит…
Мир неожиданно оскалился, а лицо Ольги Михайловны натурально вытянулось. Глаза женщины раскрылись так, что едва не выкатились, а губы задрожали.
— Что это такое? — выдохнула она.
— Моя истинная кошечка, — довольно возвестил Мирослав, собственнически прижимая меня к себе. — Больше нет сомнений?
Самообладание отказало женщине не на шутку, она побледнела и пошатнулась, а Мир, вместо того, чтобы помочь матери, увлек меня в сторону от лестницы, где виднелся вход в просторный зал.
— В… моей семье… все волки, — неожиданно жестко продолжил он.
— Но ты — не волк.
— Нет.
— Почему?
— Меня призвал другой хищник, я ему ответил…
— Так бывает?
— Редко…
В этом что-то крылось. Мирослав отличался от своей семьи, являлся по факту правящим, хотя не имел на то права до появления пары. Он явно был сильнее остальных…
— Отпусти меня… — жалко прошептала я, глядя на него снизу-вверх. — Я знаю — ты можешь…
Зверь шумно сглотнул, глаза его налились пугающим ледяным металлом. Он опустился рядом, не спуская с меня глаз:
— Никогда, — прозвучало холодно, а мне послышался отчетливый лязг замка на моей клетке, — и не проси больше об этом.
Чувства, хлеставшие внутри, сводили с ума от противоречий. Я ненавидела его, боялась, мне претило то, как меня ему продали. Но то, как он сдерживал свою звериную природу и явную жажду близости, давало какую-то призрачную надежду.
Все, что мне казалось временной трудностью, все больше приобретало очертания долговременной проблемы.
— Сильное дерево душит слабое...