Он был такой бедный, ну такой несчастный. Такой бракованный.
— А если чувства будут взаимны?
Сначала я офигела, потом подняла отвалившуюся челюсть, прочистила уши и на всякий случай переспросила:
— Что?
- Я сказал, что могу обеспечить тебе взаимность, — сдерживая раздражение проговорил он.
Я медленно и очень внимательно его осмотрела. Бледный, хмурый, жуткий очень… а главное, совсем не похож на того, кто может мне какую-то там взаимность обеспечить.
Теперь за столом сидели две угрюмые тучки и я.
– Не грусти, ужастик, скоро они свалят, и тебе уже не придется быть старшим братом.
- Ты так и будешь молчать? – недовольно поинтересовался он.
– Ну, вы же молчите…
– Я жду истерики.
– Чего?! – Я дернулась, желая повернуться, но в то же время боясь выпустить из поля зрения каменную фигуру.
– Ты должна сейчас чувствовать разрывающий сознание ужас, плакать и умолять меня увести тебя отсюда, – раздраженно ответил он. – Это колыбель матери, даже мне тяжело здесь находиться.
Слов не было. В смысле, слова-то были, но все матерные и к озвучиванию непригодные.
– Раз тяжело, так пойдемте отсюда, я ж не изверг, чтобы расшатывать ваше хрупкое душевное равновесие, – хмуро сказала я, с трудом сдерживая ругательства.
1)Меня похитила кучка сектантов, притащила в лесопосадку за моим домом, если судить по обилию зелени вокруг, и, кажется, планировала принести в жертву. А я в это время лежу и борюсь с силой притяжения. Гравитация сегодня была не на моей стороне, а баба Шура, вечный бдюн нашего подъезда, дала сбой. Потому что, если бы она, по традиции, зорко следила за обстановкой во дворе, то точно бы увидела как мое несопротивляющееся тело выносят из подъезда, и меня бы уже с собаками искали по всей лесопосадке. Баба Шура у нас такая. С ней спорить — себе дороже, даже если ты сорокалетний майор милиции, без пяти минут почетный пенсионер. Баба Шура пенсионеристей будет, и хватка у нее как у натасканного бульдога.
2)Сектанты перестали лопотать, рассредоточились по периметру круга. В то время как тот, что на меня рявкнул, удобно устроился на моих бедрах, крепко сжимая в руке нож. Тонкое черное лезвие хищно блестело в дрожащем свете свечей, большой камень насыщенного красного цвета (я бы сказала — рубин, но не бывает таких больших рубинов в нашем мире) ярко сверкал кровавыми бликами на конце рукояти. Разрезав футболку на моем животе своим страшным ножиком, мужик забормотал на непонятном языке, медленно вырисовывая что-то кончиком ножа по моей коже.
3)Я замычала, с ужасом глядя на это дело. Орать я не могла, пошевелиться тоже, даже думать нормально не могла, чувствуя странное оцепенение во всем теле. Боли не было, я не ощущала, как взрезает мою плоть острое лезвие, только теплые, щекотные струйки крови, сбегающие по бокам, и холодную неровность земли подо мной. Бормотание ненадолго прекратилось, художественная резьба на мне любимой — тоже. Сатанисты перебросились парой фраз все на том же непонятном языке и обряд продолжился. — Тело готово принять госпожу, но наш зов она пока не услышала…— И не услышит, — раздался новый голос. Низкий, раскатистый… тревожащий, я бы сказала. Главное, что сектантам я не досталась, а уж с хищником как-нибудь разберусь. Раз сразу не убил, значит есть все шансы дожить до пенсии.
— Как вы относитесь к тому, чтобы перекусить где-нибудь? И вот после того, что я увидела, у меня был только один, но вполне закономерный вопрос: — А кем? Темные были крайне возмущены моим вопросом, но соизволили объяснить, что нет, кушать велари они сейчас не будут, но было бы неплохо просто пообедать и вообще...