Как мог я бояться темноты? Я сам был тьмой, самым жутким из ночных чудовищ. Чудовище боится - это смешно. И какая трогательная картина: монстр, съежившийся у затухающего огня в ночь своего освобождения.
Я не должен писать после заката. Ночные слова лживы и тревожны, однако именно ночью власть слов сильнее всего.
Должно быть, гусеница мечтает о полете, такие сны видит куколка насекомого в темной шелковой колыбели.
А я? В какое хрупкое смертоносное создание вылупится моя куколка?
Буду ли я летать?
Или жалить?
Сегодняшняя наука - это вчерашняя магия, а сегодняшняя магия может завтра стать наукой. Любовь - единственная постоянная в этом суровом рациональном мире, любовь и ее темная половина, ненависть.
О, Он ревнив, этот Бог, столь безжалостны бывают лишь бессмертные. Когда я воззвал к Нему в своей мерзости и страданиях, Он улыбнулся и ответил словами, кои явлены были Моисею из неопалимой крупины: "Я есмь Сущий". Я есть тот, кто есть. В Его взгляде нет сострадания, нет нежности. Я не вижу в Нём ни грядущего спасения, ни грозящего наказания - лишь бесконечное равнодушие, не обещающее ничего, кроме забвения.
Пустите одну женщину, всего лишь одну, в Царстов Небесное, и, клянусь, она низвергнет всех святых одного за другим: ангелов, архангелов - всех.
Абсурдно, но она казалась невинной, как юная невеста, и я с беспокойством подумал о безграничных способностях женщин представать такими, какими мужчины хотят их видеть.
Мёртвые не прощают.
Я молился - или пытался молиться, - но Богу не нужны были мои молитвы. Мои страдания и муки совести - лакомство куда аппетитнее.
Я вам вот что скажу: сегодняшняя наука - это вчерашняя магия, а сегодняшняя магия может завтра стать наукой.