Чарли Ашер – обычный парень, немного неудачливый и невротичный. Он неуверенный, осторожный и склонный к размышлениям. Но однажды его жизнь меняется, когда он становится слугой Смерти. Его жизнь превращается в ад: люди вокруг начинают умирать, а в его блокноте появляются имена тех, кому скоро предстоит умереть. Чарли понимает, что он принят на службу, которая опасна и неприятна. Но кто-то же должен делать грязную работу и переносить смерть к людям. "Грязная работа" – умный и оригинальный роман,...
...телом своим он всю дорогу пользовался почти исключительно для того, чтобы носить на нем голову, в которой большую часть времени и жил
- Ой, она все время о вас говорит. - Правда? – Джейн даже удивилась. - О да. Рассказывает, что вы были большим сорванцом, - ответила Ангелика. – А вы… - Она повернулась к Чарли. – Вы раньше были хорошим, а потом с вами что-то случилось. - Я научился говорить. - И тогда он перестал мне нравиться, - не удержалась Джейн.
Дылда потрогал лиловую шишку на лбу. - Лучше. Как вы? - Ночью случайно трахнул монахиню. - Иногда в кризисной ситуации такого дерьма не избежать. А в остальном как?
Смерть, которая наступает в результате наших действий, приравнивается к убийству, если только мы не политики, правда?
Мужчины мне нравятся такие же, как чай, - слабые и зелёные.
У новой скорби тонкая грань, она режет нервы, отсекает реальность — острое лезвие милосердно. Лишь со временем, когда оно затупляется, приходит подлинная боль.
Затем он прочел книгу под названием «Последний мешок» - о том, как покончить с собой при помощи целлофанового пакета, - только эта книга, должно быть, не очень помогала, ибо на обложке Чарли увидел, что уже вышло два продолжения.
Ник Кавуто, стоявший к Чарли спиной всего в трех шагах у Чарли за спиной, придвинулся к напарнику и спросил: - А мы не можем застрелить Ашера сейчас, а причину сочинить потом? Я уверен, этот гондон почему-то заслужил.
Чарли уже вскочил на ноги и размахивал тростью так, словно фехтовал с привидением, а щитом ему служила женская шубка. Император жил на улице, а потому не раз видел, как люди сражаются с невидимыми демонами, но Чарли Ашер, что и говорить, набирал очки.
Телефон зазвонил снова, и Чарли схватил трубку с кухонной стойки так свирепо, что чуть не выбил себе зуб.
— Безжалостный ублюдок! – заорал Чарли в трубку. – Вы вообще отдаете себе отчет, чего мне все это стоит, бессердечное вы чудовище?
— Сам иди на х**, Ашер, – ответила Лили. – Если я ребенок, это не значит, что у меня нет чувств. – И повесила трубку.
Чарли перезвонил.
— “Ашеровское старье”, – ответила Лили. – Семейное предприятие буржуазных штопаных гондонов вот уже тридцать лет.
Тут он услышал хриплый визг, обернулся… Уже не один, а два громадных ворона, обмахнув крышу, пикировали в переулок. Собаки выпустили по крылатым интервентам залп неистового лая, и Чарли вложил столько языка тела в ерзанье ключом в замке, что почувствовал, как в бедре надорвалась атрофированная танцевальная мышца.
Во дворе работали двое парней, Чарли помахал им на ходу, но те в ответ махать не стали. Затем почтальон, спускавшийся с обширного крыльца, согнал его с дорожки на росистую траву, даже не попросив прощения.
— Прошу прощения! – саркастически сказал ему Чарли, однако почтальон был в наушниках и слушал нечто такое, что вдохновляло его трясти башкой, как голубя, клюющего амфетамины, посему он скакал себе – дальше. Чарли собирался крикнуть ему вслед что-нибудь насмерть умное, но передумал: хотя о почтовом служащем, устроившем кровавую баню, он слыхал много лет назад[17], коль скоро выражение “дойти до почты” относилось к чему угодно и помимо выбора средства пересылки сообщений, ему казалось, что судьбу лучше не испытывать.
Водительская дверца распахнулась, и наружу выпрыгнул худенький человек в костюме; в руках он держал трость и женскую меховую шубку. Человек ринулся прямиком к черному ходу в лавку Ашера. Но не успел сделать и двух шагов, как упал на бетон, словно его шарахнули чем-то сзади, перекатился на спину и принялся отбиваться тростью и шубкой от воздуха. Император, знакомый в городе почти со всеми, признал в человеке Чарли Ашера.
У него был план – и проездной на автобус, действительный еще четыре дня, – поэтому сукин сын не тому смерти пожелал.
Если вы нацелились попасть под автобус в Сан-Франциско, выбирайте сорок первый: с хорошей точностью, вид на мост у вас будет замечательный.
— Сюда, пожалуйста, – произнес Мэйнхарт. – Я покажу, где моя супруга держала одежду.
— Соболезную вашей утрате, – машинально сказал Чарли. Он уже десятки раз ездил в особняки усопших. “Ты же не стервятник, – говаривал его отец. – Всегда хвали товар; может, тебе он покажется барахлом, а для хозяина в нем – вся душа. Хвали, но не желай. Можно и выгоду получить, и по пути не уронить ничьего достоинства”. – Срань господня, – вымолвил Чарли, заходя вслед за стариком в чулан размерами со всю его квартиру. – То есть… у вашей супруги был изысканный вкус, мистер Мэйнхарт.
– Все делают вид, будто ничего особенного не про-исходит. Мол, все будет прекрасно, если у ребенка минимум десять пальцев на руках и десять на ногах. А вдруг лишние? А? Неучтенка с пальчиками? Что, если у ребенка хвост?
У новой скорби тонкая грань, она режет нервы, отсекает реальность – острое лезвие милосердно. Лишь со временем, когда оно затупляется, приходит подлинная боль.
Смерть, которая наступает в результате наших действий, приравнивается к убийству, если только мы не политики, правда?
– Что такое, нах..., “шива”? – Мне кажется, это такой индусский бог со всякими руками. – Что-то не то. Голдстины собираются со мной на нем сидеть. – Рейчел что, не научила тебя быть евреем? – Я не обращал внимания. Думал, у нас еще есть – время.