Рони, дочь разбойника Маттиса, провела свою жизнь в лесу вместе со своей отцовской шайкой. Все меняется, когда она знакомится с Бирком, сыном главного врага ее отца.
— Будь каким угодно, пусть нищим, пусть грязным, но не голодным. Я не хочу, чтобы ты голодал.
— Знаешь, Рони, невозможно видеть, когда кому-то так нечеловечески тяжело.
— Это будет такой огромный-преогромный пирог. Тесто у него из солнечных восходов, спелой черники, веснушек, которыми усеяны твой руки, лунной дорожки на реке, ярких звезд на черном небе и соснового бора, когда он гудит от зноя… А начинка у этого пирога из солнечных бликов, что горят на стволах сосен, из дрожащих капелек грибного дождя на сосновых иглах. А еще там скачут белки и зайцы, бегают лисицы, и лоси, и дикие кони — весь наш табун. И конечно, купание в реке, и когда мы мчимся верхом… Ну, сам видишь, я пеку этот пирог из всего, что есть лето.
Если жизнь становится невыносимой, ее надо изменить!
«Похоже, они заботятся о том, чтобы я больше не боялась зимы», – с горечью подумала Рони, вслушиваясь в яростное шипение и сиплый посвист гнусных тварей.
Весна ворвалась в леса, окружавшие разбойничий замок, как ликующий крик. Снег растаял. Звонкими потоками сбегала вода со всех склонов, прокладывая себе путь к реке. А река бурлила и вскипала белой пеной в водоворотах и пела дикую весеннюю песнь, которая ни на миг не умолкала.
"Молчание Маттиаса хуже любой ругани" - подумала Рони. И вдруг поняла, что ей надо делать: если жизнь становится невыносимой, её надо изменить!"
-Знаешь,о чем я думаю? О том,как легко все разрушить из-за чепухи... -Вот и давай теперь,-сказал Бирк,-остерегаться чепухи...А знаешь,о чем я думаю? О том,что ты мне дороже,чем тысяча ножей!
Ведь в мире так много необъяснимого! Это она уже давно заметила.
— Только скинь-ка поскорей мой ремешок! Я не хочу быть с тобой связанной, понял? — Понял, но теперь я все равно с тобою связан. Даже без ремешка.
Так Рони было разрешено ходить, куда ей вздумается. Но перед этим Маттис предупредил ее о тех опасностях, которые ей угрожали.– Значит, так: остерегайся злобных друд, и серых гномов, и разбойников Борки.– А как я узнаю, что это злобная друда, или серый гном, или разбойник Борки?– Сама разберешься, – ответил Маттис.– Ясно, – сказала Рони.– А еще смотри не заблудись, – продолжал Маттис.– А что мне делать, если я заблужусь?– Найди нужную тропинку.– Ясно, – сказала Рони.– И еще смотри не упади в реку.– А что мне делать, если я упаду в реку?– Выплыви.– Ясно.– А еще смотри не загреми в пропасть. – Маттис вспомнил о той бездонной пропасти, которая возникла в ту ночь, когда молния ударила в разбойничий замок.– А что мне делать, если я все-таки в нее загремлю?– Тогда ты уже ничего не сможешь сделать, – произнес Маттис и вдруг так горько застонал, словно вся печаль мира собралась в его груди.– Ясно, – сказала Рони, когда Маттис перестал стонать. – В таком случае я постараюсь не упасть в пропасть. Еще есть какие-нибудь другие опасности?– Конечно, полным-полно, но их ты сама увидишь. А теперь иди!…
- Ну, теперь ты узнала серых гномов? - спросил Маттис, когда они уже сидели у очага и Рони отогревала озябшие ноги.
- Ага, теперь я узнала серых гномов.
- Но ты еще не знаешь, как их одолеть. Они издали чуют, что их боятся, и тут же становятся опасными.
- Да-да, - подтвердила Ловиса. - И так ведут себя не только серые гномы. Поэтому в лесу безопасности ради надо ничего не бояться.
- Хорошо, - сказала Рони, - я это запомню.
Маттис только вздохнул и прижал ее к своей груди.
- Ну а ты помнишь, чего еще тебе надо остерегаться? - спросил он.
Да-да, все это она, конечно, хорошо помнила. И последующие дни только и делала, что остерегалась всех опасностей, и потому заставляла себя не бояться того, что страшно. Так как Маттис её предупредил, чтобы она остерегалась упасть в реку, она отважно скакала по скользким камням именно там, где бешенней всего бурлила вода. Не могла же она, в конце концов, гуляя по лесу, остерегаться упасть в реку. Уж если надо остерегаться реки, то только там, где кипят стремнины и закручиваются водовороты.
– Я собираю лето, как пчела мед, – сказала Рони. – Собираю летние запасы, которыми буду питаться, когда наступит зима. И знаешь, из чего они состоят?
И она стала рассказывать, как сказку:
– Это будет такой огромный-преогромный пирог. Тесто у него из солнечных восходов, спелой черники, веснушек, которыми усеяны твой руки, лунной дорожки на реке, ярких звезд на черном небе и соснового бора, когда он гудит от зноя… А начинка у этого пирога из солнечных бликов, что горят на стволах сосен, из дрожащих капелек грибного дождя на сосновых иглах. А еще там скачут белки и зайцы, бегают лисицы, и лоси, и дикие кони – весь наш табун. И конечно, купание в реке, и когда мы мчимся верхом… Ну, сам видишь, я пеку этот пирог из всего, что есть лето.
– Отличный пирог из лета! – восхитился Бирк. – Пеки такие всегда.
- Не поваляешь - не поешь, вкусней будет!
Ненавидеть того, кого ты любил с тех пор, как ты себя помнишь, очень тяжело, поэтому для Рони это была самая страшная ночь в её жизни.
- я пью лето, как дикие пчелы пьют мед. Собираю огромный ком лета, чтобы его хватило на... на то время, когда... будет уже другая пора... А ты знаешь, что это за ком?
В нем солнечные восходы и черничник, синий от ягод, и веснушки, как у тебя на руках, и лунный свет над вечерней рекой, и звездное небо, и лес в полуденный жар, когда солнечный свет играет в верхушках сосен, и вечерний дождик, и все, что вокруг... и белки, и лисицы, и лоси, и все дикие лошади, которых мы знаем, и купанье в реке, и катанье на лошадях. Понимаешь? Весь ком теста, из которого выпекают лето.
"— Да, — печально сказала она. — Встречаться мы можем только тайно. — Верно, но я терпеть не могу такие тайны. — Я тоже, — прошептала Рони. — Они даже хуже, чем старая вобла и долгая зима" (с.)
Рони долго сидела молча, потом сказала: -Знаешь о чем я думаю? О том, как легко всё разрушить, и из-за чепухи... -Вот и давай теперь, - сказал Бирк, остерегаться чепухи...
Тем временем спустился вечер, потемнело, - оказывается, даже самым тяжёлым дням приходит конец.
Зима казалась бесконечной, но все же она кончилась, и пришла весна. Она всегда приходит, не считаясь с тем, умер ли кто-нибудь или нет.