Классическая работа 1958 года известного французского феноменолога посвящена образам пространств, их месту и функционированию в литературе и искусстве – от трактатов Ямвлиха и эссеистики Бодлера до романов Виктора Гюго и картин Ван Гога. «Поэтика пространства» – одно из самых лирических исследований феномена дома. Башляр приглашает нас в путешествие от подвала до чердака, чтобы показать, как восприятие жилища и других укрытий формируют наши мысли, воспоминания и мечты.
Дом, в котором живут, – это не бездушная коробка. Обитаемое пространство выходит за рамки пространства геометрического.
Дом – это собрание образов, которые дают человеку реально обоснованное или иллюзорное чувство надежности.
Дом в жизни человека вытесняет все разрозненное и случайное, неустанно превознося целостность и преемственность.
Пространство, пропущенное через воображение, не может остаться безразличным пространством, всецело во власти геометра с его подсчетами и вычислениями. Отныне оно стало обжитым. И оно обжито не в своей реальной идентичности, а в причудливой интерпретации воображения. В частности, оно почти всегда становится притягательным. Это пространство сосредотачивает наше бытие в границах, которые обеспечивают нам защиту.
Еще Юнг выявил сходство целей у мечтателей и у алхимиков (См. Psychologie und Alchemie). Иначе говоря, есть только одно вместилище для того, что представляет собой превосходную степень скрытого. Скрытое в человеке и скрытое в неодушевленных предметах поддаются одному и тому же топоанализу, как только мы входим в сферу превосходной степени, эту странную сферу, почти не изученную психологией. По правде говоря, всякое позитивное исследование низводит превосходную степень до сравнительной. Чтобы проникнуть в царство превосходной степени, надо оставить позитивное и перейти к воображаемому. Надо слушать поэтов.
Как всякий образ покоя и безмятежности, гнездо легко ассоциируется у нас с образом простого, бедного жилища. Переходы от образа гнезда к образу дома и обратно могут совершаться лишь под знаком простоты. Ван Гог, часто изображавший на своих картинах гнезда и хижины, как-то написал брату: «Хижина с тростниковой крышей напомнила мне гнездо королька». Если художник, изображая на полотне гнездо, мечтает о хижине, а изображая хижину, думает о гнезде, его интерес к сюжету картины, несомненно, удваивается. Когда имеешь дело с подобными связками образов, кажется, что мечтаешь дважды, что мечтаешь одновременно в двух регистрах. Самый простой образ как бы раздваивается, он – это он, и в то же время – что-то еще. ... Когда я думаю об очевидном двуединстве «гнездо-хижина» у Ван Гога, мои размышления вдруг оборачиваются словесной игрой. Я говорю себе, что в хижине живет маленький король. Это образ-сказка, образ, подсказывающий сюжеты.
Каким замечательным упражнением для того, кто хочет освоить дом своей мечты, может стать путешествие по железной дороге! Во время этого путешествия перед нами словно разворачивается нескончаемая вереница домов, о которых мы мечтаем, в которых мы согласились бы или отказались бы поселиться... Причём в отличие от поездки в автомобиле, у нас ни разу не возникает искушения остановиться. Благодаря спасительному запрету проверять увиденное, ничто не помешает нам предаваться мечтам.
Иные теории, которые можно было бы счесть научными, на самом деле представляют собой мечты, только очень масштабные, мечты, не знающие границ.
<...> Образам трудно ужиться с понятиями, находящимися в состоянии покоя, и ещё труднее — с понятиями, находящимися в состоянии законченности. Воображение беспрестанно воображает, беспрестанно обогащает себя новыми образами.
Все образы полезны, если знать, как ими пользоваться.
Только образы могут привести глаголы в движение.
Счастлив тот ребенок, которому судьба подарила – именно подарила – минуты и часы одиночества!
Как всегда, образы круглоты помогают нам сосредоточиться на самих себе, осознать нашу изначальную внутреннюю организацию, утвердить наше бытие в самих себе, изнутри. Ибо бытие, переживаемое изнутри, без контакта с внешним миром, могло бы быть только круглым.
Пока буря выкрикивает имена покойниц, Или едкий старый дождь шелестит на забытой дороге .................................................................... Слушай - только это - только великую тишину - слушай. (О.В. ле Л. Милош)
Верная примета изумления — преувеличение. Обитатель раковины удивляет, и фантазия немедля населяет раковину удивительными существами, необычностью превосходящими всякую реальность. Полистаем, к примеру, прекрасный альбом Юргиса Балтрушайтиса «Фантастическое средневековье», и мы увидим воспроизведение античных гемм, на которых «из раковины, как из сундука фокусника, появляются самые неожиданные животные: заяц, птица, олень, собака». Сравнение с сундуком фокусника совершенно бесполезно для того, кто занимает позицию непосредственно на оси развития образов. Кто не противится небольшому удивлению, готов представить диковину посильнее. В плане вымысла вполне нормально, что из раковины улитки выходит такое огромное животное, как слон.
Осознанность всё обновляет. Она придаёт самым привычным действиям вкус неизведанного. Она сильнее памяти.
мир разрастается по мере того, как углубляется пространство у нас внутри
Зима старше всех времен года. Она придает воспоминаниям давность, отодвигает их в далекое прошлое. Под снегом дом кажется старым, как будто жизнь его движется вспять, в минувшие века. [...] В такие вечера, когда за стеной старого дома кружит снег и трещит мороз, знаменитые истории, прекрасные легенды, передаваемые из уст в уста, обретают конкретный смысл.
Любая хорошая книга, как только мы её прочли, сразу же требует повторного прочтения.
Умение выражать свои мысли — часть умения жить.