- Ты сошел с ума.
- Может быть. Но давай сожжём город.
Они стояли так немыслимо долго . Дара потеряла счёт времени.
- Я ... - начал Милош, но так и не закончил.
- Я не хотела.
Ни проклятия, ни ненависти, ни пожара, ни своих чувств.
- Я тоже.
- Риате, я ошибся, - печальный голос абсолютно пьяного лорда Эллохара. - Ты хуже Тьера, у тебя даже совести нет.
И тут Юрао, который, в отличие от меня, на «околачивались» точно обиделся, невинно так протянул:
– А драка будет?
Оба темных лорда мгновенно взглянули на него. Дроу выдержал неприязненные взгляды, очаровательно улыбаясь.
– Да чтоб вас деньги стороной обходили! – взревела несчастная и уже мокрая, подскакивая с лавки. Нужно будет Юрао рассказать - он проклятие явно оценит, – подумала я.
-Да пошёл этот лорд в Бездну на увеселительную прогулку. Дэй, да знаешь, сколько их таких?
Вопросительно смотрю на Юрао.
-Раз-два и обчелся, слава Тьме! - весело ответил он. - Было бы больше, было бы хуже!
И я улыбнулась. Юрао прав, с этим даже не поспоришь.
Никого не было. Да и кто пойдет сюда в полночь? Но Старцев ждал, и, точно лунный свет подогревал в нем страсть, ждал страстно и рисовал в воображении поцелуи, объятия. Он посидел около памятника с полчаса, потом прошелся по боковым аллеям, со шляпой в руке, поджидая и думая о том, сколько здесь, в этих могилах, зарыто женщин и девушек, которые были красивы, очаровательны, которые любили, сгорали по ночам страстью, отдаваясь ласке. Как, в сущности, нехорошо шутит над человеком мать-природа, как обидно осознавать это! Старцев думал так, и в то же время ему хотелось закричать, что он хочет, что он ждет любви во что бы то ни стало; перед ним белели уже не куски мрамора, а прекрасные тела, он видел формы, которые стыдливо прятались в тени деревьев, ощущал тепло, и это томление становилось тягостным…
-- Извините, быть вашей женой я не могу. Будем говорить серьезно. Дмитрий Ионыч, вы знаете, больше всего в жизни я люблю искусство, я безумно люблю, обожаю музыку, ей я посвятила всю свою жизнь. Я хочу быть артисткой, я хочу славы, успехов, свободы, а вы хотите, чтобы я продолжала жить в этом городе, продолжала эту пустую, бесполезную жизнь, которая стала для меня невыносима. Сделаться женой — о нет, простите! Человек должен стремиться к высшей, блестящей цели, а семейная жизнь связала бы меня навеки.
Кладбище.
Кругом безмолвие; в глубоком смирении с неба смотрели звезды, и шаги Старцева раздавались так резко и некстати. И только когда в церкви стали бить часы и он вообразил самого себя мёртвым, закрытым здесь навеки, то ему показалось, что кто-то смотрит на него, и он на минуту подумал, что это не покой и не тишина, а глухая тоска небытия, подавленное отчаяние...
Кладбище.
На первых порах Сьэтарцева поразило то, что он видел теперь первый раз в жизни и чего, вероятно, больше уже не случится видеть: мир, не похожий ни на что другое, — мир, где так хорош и мягок лунный свет, точно здесь его колыбель, где нет жизни, нет и нет, но в каждом тёмном тополе, в каждой могиле чувствуется присутствие тайны, обещающей жизнь тихую, прекрасную, вечную. От плит и увядших цветов, вместе с осенним запахом листьев, веет прощением, печалью и покоем.