Они возвратились на родную планету, где за время межзвездного полета прошло больше ста лет и все так изменилось, что земля стала чужой им. Другие дома и иные машины, иная одежда и другая еда, даже природа стала неизвестной. А люди? Внешне они такие же, но что-то произошло с их душами. Оказывается они теперь неспособны убивать — эту возможность у человека отобрали на генетическом уровне. Однако вместе с агрессивностью человечество утратило и нечто большее… Есть ли будущее у этого якобы...
Кажется, Платон сказал: «Несчастный, ты получишь то, что хотел».
Большинство людей пользуется техникой своего времени, абсолютно не понимая ее.
Мы ликвидировали ад страстей, и тогда оказалось, что вместе с ним исчез и рай. Всё теперь тёпленькое.
Меня ничто не волнует. Ничто. Только ты. Я должен тебя видеть. Должен смотреть на тебя. Должен слышать твой голос. И больше ничего мне не надо. Ничего. Я ещё не знаю, что будет с нами. Допускаю, что всё это плохо кончится. Но мне всё равно. Ведь важно только то, что я говорю, а ты слышишь меня. Понимаешь?
Как это делалось? Стоит ли интересоваться; большинство людей пользуется техникой своего времени, абсолютно не понимая её.
Их цивилизация была лишена страха. Все, что существовало, служило людям. Ничто не имело значения, кроме их удобств, удовлетворения насущнейших и наиболее изысканных потребностей. Всюду, во всех областях, где сам человек, ненадежность его эмоций, медлительность реакций могли создать хотя бы минимальный риск, он был заменен мертвыми устройствами, автоматами.
Это был мир, закрытый для опасности. Угрозе, борьбе, насилию в нем не было места: мир кротости, мягких форм и обычаев, конфликтов неострых, ситуаций не драматических, мир столь же поразительный, пожалуй, как моя или наша... реакция на него.
Я, наверное, солгал в кабинете доктора. Я не сказал об этом никому, никогда, но я не был уверен, что сделал бы это для кого-нибудь <...> Как мы верили им и всё время чувствовали за собой Землю, верящую в нас, думающую о нас, живую. Никто не говорил об этом, зачем? Разве говорят о том, что очевидно?
Наихудшим считалось даже не то, что по мере удаления намеченных целей от Солнца чудовищная продолжительность полёта должна была превратить экипажи кораблей, этих посланцев и представителей Земли, в скопище несчастных, смертельно уставших существ, которые после высадки – на Земле или ТАМ – будут нуждаться в заботливом уходе и в длительном лечении, так что посылка этих энтузиастов превратилась бы в бессмысленную жестокость; нет, не это считалось самым страшным. Наиболее существенным считали то, что Космосом старалась овладеть Земля, та самая Земля, которая не сделала ещё всего для себя самой, ведь никакие космические подвиги не могли покончить с человеческими мучениями, с несправедливостью, страхом и голодом на земном шаре.
– Не знаю. Я тебе вот что скажу… по-моему, она сама не знает. Я свалился ей на голову, как камень. – Увы, – заметил Олаф. – Это печально. Сколько ты весишь, камешек? Сто десять?
Человек должен есть, пить и одеваться, все остальное безумие.
Все послеобеденное время я провел в книжном магазине. Книг не было. Их не печатали уже без малого полсотни лет. А я так истосковался по ним после микрофильмов, составлявших библиотеку на "Прометее"! Увы! Уже нельзя было рыскать по полкам, взвешивать в руке тома, ощущать их многообещающую тяжесть. Книжный магазин напоминал скорее лабораторию электроники. Книги - кристаллики с запечатленной в них информацией. Читали их с помощью оптона. Оптон напоминал настоящую книгу только с одной-единственной страницей между обложками. От каждого прикосновения на ней появлялась следующая страница текста. Но оптоны употреблялись редко, как сообщил мне продавец-робот. Люди предпочитали лектоны - те читали вслух, их можно было отрегулировать на любой тембр голоса, произвольный темп и модуляцию. Только научные труды очень узкой специализации еще печатали на пластике, имитирующем бумагу. Так что все мои покупки, хотя их было чуть ли не триста названий, уместились в одном кармане. Горсточка кристаллических зерен - так это выглядело.
Как обычно бывает с научными проблемами, то, что в сокращенном и обобщенном виде казалось сравнительно простым и ясным, усложнялось тем сильнее, чем более полного ответа я доискивался.
Ням-ням. Ням-ням во веки веков.
Теперь уже нет трагедий. Нет даже шансов на их существование. Мы ликвидировали ад страстей, и тогда оказалось, что вместе с ним исчез и рай. Все теперь тепленькое, Брегг.
Но так рассуждало только первое бетризованное поколение, а потом, естественно, наступило забвение и безразличие; дети, узнавая о романтической эпохе астронавтики, поражались ей, быть может даже чуточку боялись своих непонятных предков, столь же чуждых и загадочных, как их прадеды, запутавшиеся в грабительских войнах и походах за золотом. Именно это безразличие изумляло меня больше всего, потому что оно было хуже безоговорочного осуждения. То, ради чего мы готовы были отдать жизнь, теперь окружено молчанием, похоронено и предано забвению.
Задыхаясь, я остановился у бассейна, сел на бетонный обрез, опустил голову и увидел отражение звёзд. Я не хотел звёзд. Мне не нужны были звёзды. Я был психопатом, сумасшедшим, когда дрался за участие в экспедиции, когда разрешал в гравиторах превращать себя в мешок, источающий кровь; зачем мне это понадобилось, для чего, почему я не понимал тогда, что надо быть обыкновенным, обыкновеннейшим, что иначе нельзя, не стоит жить?
Кажется, Платон сказал: «Несчастный, ты получишь то, что хотел».
И знаете, почему именно математика? Я только там понял. Потому что она выше всего. Работы Абеля и Кронекера сегодня так же хороши, как четыреста лет назад., и так будет всегда. Возникают новые пути, но и старые ведут дальше. Они не зарастают. Там... там- вечность. Только математика не боится ее. Там я понял, как она беспредельна. И незыблема. Другого такого нет. И то, что она давалась мне тяжело, тоже было хорошо. Я бился над нею и, огда не мог заснуть, повторял пройденный днем материал.
Знаешь что? Давай купим себе несколько кур, будем им головы сворачивать.
"Если женщина должна стать как пламень, мужчина должен быть как лед"
Считалось естественным, что воспитание детей требует высокой квалификации и всесторонней подготовки, даже специального обучения; чтобы получить разрешение завести ребёнка, супруги должны были сдавать что-то вроде экзаменов, вначале это показалось мне весьма странным, но, подумав, я вынужден был признать, что парадоксальность обычаев отягощала скорее нас, а не их, - в старом обществе нельзя было, например, строить дом, мост, лечить болезни, наконец просто выполнять административную работу, не имея соответствующего образования, и только наиболее ответственное дело – рождение детей, формирование их психики – было отдано на произвол слепого случая и минутного желания, а общество вмешивалось лишь тогда, когда ошибки, если они были совершены – уже поздно было исправлять.
Мы ликвидировали ад страстей, и тогда оказалось, что вместе с ним исчез и рай.
Невинная девчонка, которая делала несчастными всех, потому что не хотела обижать никого.
Большинство людей пользуется техникой своего времени, абсолютно не понимая ее.