Самое хреновое, что это процесс самораскручивающийся — если одна толпа взяла оружие, все соседи будут просто вынуждены сделать то же самое, без вариантов. Чем больше стволов, тем короче срок до первого выстрела; а там… Появился труп — появился счет, и счет этот закрыть нельзя, он умеет только расти, подтягивая к процессу вчера ещё мирных людей. Утихает бойня только тогда, когда выжившие — а это, как правило, самые умные, решают — а не пора ли снизить цену внутренних трансакций в социуме?
Ахметзянов запоздало признал: ему открыли возможность остаться человеком, которую он отбросил. Он выбрал себе крысиную нору, крысиную жизнь и крысиную смерть.
Вот в поскакалочки игра хорошая, веселая. Значит, так. Правила такие. Свечки потушить, чтоб темно было, сесть-встать где попало, одному на печку забраться. Сидит он там, сидит, да ка-а-ак прыгнет с криком громким, зычным! Ежели на кого из гостей попадет, дак непременно повалит, ушибет, али сустав вывихнет, али еще как пристукнет. Ежели мимо, - дак сам расшибется: голову, али колено, али локоть, а то и ребро переломит: печь, - она ж высокая. Об тубарет в темноте удариться можно, - будь здоров! Об стол лбом. Вот ежели не разбился, опять на печь лезет, а ежели из игры выбыл - другому уже невтерпеж: пустите, теперь я прыгну! Вопли, крики, смех, - право, уписаешься, такая игра чудесная. А потом свечки зажжем да и смотрим, кто как повредился. Ну, тут, конечно, еще больше хохоту: вот ведь только что был у Зиновия глаз, - ан и нетути! А вон у Гурьяна рука надломивши, плетью висит, какой теперь с него работник?
Конешно, ясное дело, ежели мне кто член какой повредит, урон тулову причинит, это не смешно, это я осерчаю, спору нет. Тут и рассуждать нечего. Но это если мне. А если другому - тогда смешно. А почему? - потому что я - это я, а он - это уж не я, это он. А Прежние говорят: о! ужас! как можно! - а того не понимают, что если бы все по-ихнему было бы, то и смеха, веселья никакого на свете бы не было, а сидели бы все по домам постные и унылые, и ни тебе приключений, ни плясок вприсядку, ни визгу бабьего.
А еще мы в удушилочку играем, и тоже занимательно: подушкой на личико навалишься и душишь, а тот-то, другой, брыкается, вырывается, а вырвется - весь такой красный, вспотевши, и волоса врозь, как у гарпии. Редко кто помирает, народ же у нас сильный, сопротивляется, в мышцах крепость большая, а почему? - потому что работает много, в полях репу садит, каменные горшки долбит, снопы вяжет, деревья на бревна рубит.
Дался ему этот пушкин. Дрожит над ним, и Бенедикту дрожать велит, вроде как благоговеть. Много, говорит, он стихов понаписамши, думал, не зарастет народная тропа, дак только если не пропалывать, так и зарастет.
Ежели человеку сурьезное настроение, ежели плакать хочется, или истома найдет, слабость, – никогда он матерного не скажет и не напишет. А вот если злоба душит, или смех разбирает, а еще если сильно удивишься, – тогда оно как-то само идет.
Ты ведь «Муму» читал? Понял притчу? Как он все молчал-молчал, а собака-то погибла.
Цветки - а это бывает, идут к бабам в гости с цветками: нарвут в огороде чего поярче али чтоб дух от них хороший, побольше вместе сложат - и выйдет букет; вот этот букет бабе и сунут: дескать, и вы так же прекрасны, и дух от вас тоже ничего. Держите крепше и будем шутки шутить.
"Вот и сегодня, к вечеру, в аккурат на самом рабочем месте, невесть с какой причины у Бенедикта внутрях ФЕЛОСОФИЯ засвербила."
Болезнь - в головах, Болезнь - невежество людское, дурь, своеволие, темнота..
– А не слыхать, отчего зима бывает и отчего лето?
Старуха говорит:
– А не слыхивали, милые, врать не буду, не слыхивали. А тому, правда, многие дивятся: зачем бы зима, когда лето куда слаще. Видно, за грехи наши.