Дарницкая продолжала: – И вот, Рая, я говорю ему: милейший, если вы полагаете, что я любительница поделочных камней, то вы глубоко заблуждаетесь… –Нельзя назвать человека милейшим, если не хочешь его оскорбить. Это заявила Женька. Вытерла губы тыльной стороной руки и уставилась на Изольду. …Изольда медленно, как черепаха, повернула к ней голову на длинной морщинистой шее.
– Выйди, девочка, – с равнодушным холодом сказала она. – И не имей дурной привычки вмешиваться в разговоры старших. Несколько секунд Женька оторопело смотрела на нее. – Так вот, Раиса, я говорю… Дарницкая непринужденно вернулась к беседе. Про Женю она забыла.
Понимаете, что произошло? Женька всегда была в центре внимания. Дед подхватывал ее шутки. Дядя Юра обсуждал с ней рыбалку. Вениамин и его жена Тамара обращались подчеркнуто уважительно, как со взрослой. А Изольда ее просто не заметила. Отмахнулась, как отмахиваются от мухи, на которую лень тратить шлепок газетой. Никто не считается с мухами.
Женька получила не просто щелчок по носу. Двумя словами Изольда столкнула ее с иерархической лестницы, на которой Женька стояла несоизмеримо выше бабушки Раи, и отбросила к основанию, где копошилась серая масса. «Выйди, девочка»! Это обезличенное «девочка» было хуже всего: оно показывало, что старуха не идентифицирует Женьку. Для нее не существовало яркой Женькиной индивидуальности, а был только некий подросток, который мешает разговору. Непререкаемой своей интонацией Изольда перечеркнула всю Женьку целиком и властно расписалась внизу: «Внимания не заслуживает». Женя повернулась и молча вышла. Изольда забыла о случившемся раньше, чем закрылась дверь. Но Женька такое оскорбление не простила бы и через десять лет. …Женька готова была соблюдать лишь те правила, которые установила она сама. Чужие для нее существовали только в качестве вызова. «Я тебе докажу, что я есть, – решила Женя. – Ты меня увидишь в полный рост, старая сволочь! Запомнишь на всю жизнь, до самой смерти!»
Сложно с ними. Скажешь что-нибудь Жене, а та отвечает, и вроде бы слова вежливые, но понимаешь, что тебя выставили на посмешище. Сама Раиса, может, и не догадалась бы, но Прохор начинал одобрительно смеяться и пару раз показывал Жене поднятый большой палец. Тут уж и дурак сообразит, в чем дело.
Дед хорошо выдрессировал себе жену: что бы он ни делал, она не сопротивлялась. Во-первых, слишком любила его. Во-вторых, силы были неравны. Где Прохор с его мощью, а где вялая Раиса.
Представь человека покойником – и он перестанет тебя раздражать.
Бабуля тихо догнивала в своем закрытом мирке, точно улитка в раковине.
По убеждению маменьки, жить надо так, чтобы ни одна соседская сволочь не могла сказать о тебе дурного слова.
Меня не тревожили мысли ни о недавно умершей Раисе, ни о том, что случилось много лет назад. Похоже, таблетки, выписанные психиатром, начали действовать.
Чем хороши лекарства – с ними перестаешь задавать вопросы. Мир отныне состоит лишь из утвердительных предложений.
Октябрь желтый. Вода мокрая. Я наследница Раисы Савельевой.
– Пашка, – повторила Тишка. – Кто это?
Женька ...уставилась на нее.
– Я тебе что, «Желтые страницы»?
Хьюго всегда тщательно придерживался своих принципов. …он не был похож на других своих ровесников, и знал об этом, пусть знание и было смутным, по большей части бессознательным. Обстоятельства ранних лет жизни заставили его больше обращать внимание не на материальные предметы, а на неосязаемые материи вроде доверия и честности, воли и намерения, даже вдохновения и любви. Не то чтобы он думал о себе в подобных категориях. Хьюго не тратил время на абстрактные размышления. …Он почти каждый день бывал в клинике Идо, отчасти чтобы быть в курсе, что тому нужно, но также в надежде побольше разузнать о Залеме. Идо, кажется, думал, что Хьюго интересуют всякие научные и медицинские штуки, как будто он хотел стать врачом. Ничего подобного Хьюго не хотел. А если бы и хотел, то из этого ничего бы не получилось: такие люди выходили только с Завода. Никто не знал, откуда их брал Завод, но не на Залеме — в этом Хьюго был уверен. У них не было отметины.