— Я – человек другой эпохи. И у меня, возможно, несколько более сложное отношение к… в общем, да, наверное, к жизни.
— У тебя что, простыней нет? – спросила она, хотя заранее знала ответ.
— А ты что, принцесса?
— Она упертая.
— Хочешь сказать, туповатая?
— Это же быдло, сударыня. Зачем вы пытаетесь покрывать таких, как он?
Слишком поздно, теперь уже не удержаться.
— Если бы я покрывала, – с гневом выпалила она, – то было бы несколько поздновато, вы не находите?
— А почему ты хочешь именно сюда? – спросила она, когда он взял ее руку.
— На дороге безопаснее.
— От бомбежки?
— От сугробов, глупенькая.
— Чувства делают человека слабым, – продолжал он, – влияют на его решения, подвергают опасности и его самого, и других. Поэтому каждый из нас должен полностью отрезать себя от родных и стать совершенно другим человеком.
Злых людей везде много, а добрых не скоро найдешь.
- Настанет миг блаженства, надо взять увеличительное стекло, да и рассматривать...
- Нет, уменьшительное, чтоб с радости не одуреть вдруг, не вешаться всем на шею.
- Или придёт минута грусти, - продолжал Александр, - так её рассматривать в уменьшительное стекло?
- Нет, грусть в увеличительное: легче перенесть, когда вообразишь неприятность вдвое больше, нежели она есть.
Она была свидетельницею двух страшных крайностей - в племяннике и муже. Один восторжен до сумасбродства, другой ледян до ожесточения.
Хитрость – это одна сторона ума; презренного тут ничего нет.