Видать, человек так устроен, что всегда верит в лучшее, даже если нет причин надеяться на радостное будущее.
Правда - высший знак доверия.
Порвите с прошлым. Оно тянет вас назад, как якорь.
Подарки всегда имеют скрытый смысл - делают тебя зависимым от подарившего.
Катя с Манечкой часто болели. Но не потому вовсе, что они были чахлые и слабые дети. Наоборот, они были дети совершенно здоровые. Просто Катя с Манечкой во всём друг другу подражали...
Сейчас объясню. Стоило, например, Кате слегка простудиться, как Манечка тут же выскакивала раздетая на балкон (конечно, чтобы мама с папой не видели!) и после этого тоже начинала сморкаться. А кроме того, заявляла, что у неё заболело горло.
Тогда Катя высовывала голову в форточку (тоже, разумеется, чтобы родители не заметили!), и у неё, конечно, тут же заболевало горло.
Она с удовольствием полоскала горло кошмарной жидкостью (мама разводила в воде соду и йод), от которой у нормальных людей глаза на лоб лезут, а потом торжественно объявляла всем, что у неё стреляет в левом ухе, да к тому же колет в правом.
Детей, конечно, шлёпают и ставят в угол. И это естественно. Я бы, наверно, тоже так сделала. И любой бы на месте родителей Сковородкиных наказал бы детей за такой плохой, жестокий и ужасный поступок.
Но с другой стороны, дети-то уже раскаялись! Чего их особенно наказывать? Они поняли, что поступили весьма опрометчиво. Что так поступать не годится. Что так поступают только нелюбящие, плохие и жестокие дети. Или просто глупые. А Катя и Маня Сковородкины, да и Костя Палкин, ни плохими, ни жестокими детьми не были. Вот насчёт глупости, — право, не знаю. Но глупость — дело поправимое. Как говорится: вырастут — поумнеют.
— Михал Михалыч, а где у вас сад? — вдруг спросила Катя.
— Что? — удивился Михал Михалыч. — Сад? Какой сад?
— Ну, сад, — сказала Манечка. — Большой такой! Где всё растёт!
— Ах, сад!.. — обрадовался Михал Михалыч. — Где всё растёт?.. Это интересный вопрос! Интересный!.. «Где мой сад»?.. Ах, боже мой, в каком-то роде мой сад — везде! Да! Да! Мой сад — везде! Жизнь, если разобраться, — это сад, дети! Особенно для художника! А ведь хороший фотограф — это художник, дети! А художник — вы слышите, дети! — художник — это садовник. Да, садовник! Он выращивает в своём воображении в саду цветы и плоды. В его саду всегда лето! И всегда цветы и плоды. Всегда! Всегда, когда он захочет!
Но глупость — дело поправимое. Как говорится: вырастут — поумнеют.
Не все, правда, умнеют с возрастом.
-- Разнополые недомаги! Слушаем сюда! – гаркнул он.
Я даже голову в плечи вжала. От рева заложило уши.
В столовой воцарилась полная тишина, и все головы повернулись в нашу сторону.
– Вот эта юная – хотелось бы сказать: леди, но врать не в моих правилах, – наша новая студентка! Почему столько пафоса, спросите вы? А потому что она, к великому сожалению, моя дочь! Существо взбалмошное, социально опасное и не поддающееся контролю и перевоспитанию. Змеюка, чтоб ее! Я, как родитель и педагог со стажем, расписываюсь в своей профнепригодности. Из пансиона благородных девиц ее выгнали за непристойное поведение, а наши стены и не такое видывали. Бойтесь ее и обходите, по возможности, стороной. Особенно это касается мужской части вашего бараньего стада, так как девушкам грозят только те неприятности, в которые их сможет втянуть моя дочь, а парням полный набор обеспечу я.
Девочки, я попала…
– Выпьешь? – мигом подорвалась кареглазая хохотушка Риз. – У меня как раз настоечка готова. Фирменная!
– Риз… – Сильвена надулась. – У тебя одно лекарство от всего! Настойка. Пить вредно!
– Так они разные! Для каждого случая особенная. Как лекарство! – Риз махнула рукой и притащила большую бутыль с чем-то янтарно-золотым и периодически вспыхивающим.
– Не соглашайся, – наставительно заметила Сильвена и покосилась на бутылку практически с ненавистью. – Поверь моему опыту. С этого лекарства голова поутру болит так же, как с дешевого самогона.
– Не пила, не знаю, – призналась я.
Лира добавила:
– Так меру надо соблюдать!