Из-за бюрократической ошибки студент-филолог Вэй Сюэли приезжает в Москву учиться кристаллографии, а находит указующий магический перст судьбы, протянувшийся из Китая времен Второй Мировой прямо в студенческое общежитие МГУ. От исполнителя: Благодаря рубрике «Заявки и предложения» в нашей группе В КОНТАКТЕ, я познакомился с интереснейшим автором – Анной Коростелевой. Ее романы широко известны в сети, на них пишутся рецензии, есть много поклонников. И при этом они не изданы на бумаге. Я прочел...
Что же ценила она в мужчинах? О том и толковать бесполезно, уже лет сто ничего из этого не находилось ни в ком!
Здесь же у него была комната, которую он не мог и описать, поскольку в силу совершенной внутренней гармонии не воспринимал Достоевского и никогда его не читал, а именно там содержались слова, описывающие такие комнаты.
Короче, с ним Цзинцзин не заметила, как перерегистрировалась в общежитии, и каждый, кто знает, что это такое, согласится, что любовные подвиги прошлого как-то меркнут перед тем, что сделал Сюэли.
— Но Григорьич только меняет это все на японскую классическую литературу, так не дает. Пристрастился очень к квайданам, говорит, в белой горячке вот это и видишь, все точно описано…
— Так оттащи ему быстро сто томов чернухи и забери все.
— Это что — «чернуха»?
— Ну, Кобо Абэ… Юкио Мисима… Это где все самоубились, съели друг друга, прогнили, полностью разложились и в таком виде куда-то пошли.
— Великолепно! Это слово я очень искал в русском языке, но не было в словаре.
Саюри любила поговорить с ним о неповторимости японской культуры, но хорошо образованный Cюэли всегда не задумываясь указывал источник заимствования. Таким образом отмел он бонсаи, Кабуки, икебана, фурошики, бэнто, го, оригами и психологизм в литературе. Когда же Саюри что-то заикнулась про эротические мотивы в искусстве, он увел ее в свою комнатку в секторе Б, прикрыл дверь и через час ласково сказал ей: "Ну, ты согласна, что у вас сплошное варварство?" — «Варварство», — потрясенно кивнула она.
Сюэли повел ее в университетскую поликлинику. — Тебе нужно нырнуть в родной океан, сразу все пройдет, — подсмеивался над ней Сюэли. — Ты сёдзё, демон глубин. — Я не сёдзё! — протестовала Саюри. — Давай сделаем тебе флюорографию? — предложил Сюэли. — Все равно другие кабинеты не работают.
...он казался тонко чувствующим человеком. — Где тонко, там и рвется
Зачерпни воду, и луна будет в твоей руке
В Гуанчжоу у него была комната со ступеньками в сад, где можно было лежа смотреть, как по темной потолочной балке бежит ящерица, где зимой цветение абрикосов входило в дом, где доносился звон фэнлинов из лавки, из темной зелени иногда врывались под крышу стрекозы и где ловился из воздуха прекрасный Интернет. В институте в большом городе, куда он переехал, у него была большая светлая комната со стеной, которую кто-то из студентов до него расписал от пола до потолка зарослями бамбука, с видом на телебашню и башню Желтого Аиста, где было просторно, уютно — и очень интернетно, добавлял про себя с легкой горечью Сюэли.
Здесь же у него была комната, которую он не мог и описать, поскольку в силу совершенной внутренней гармонии не воспринимал Достоевского и никогда его не читал, а именно там содержались слова, описывающие такие комнаты. Вместо бесплатного Интернета, телевидения и разной телефонии, к которой он очень привык в институте в Китае, тут можно было поймать из воздуха даже не Вай-фай, а наверное, только насморк. Вай-фай отсекали толстые стены этого здания, которое остро поразило Сюэли при первой встрече, еще и потому, что внезапно выплыло из тумана, когда было уже в десятках метров, а нормальный человек не ожидает увидеть такое вдруг.
Во время войны, ей было семь или восемь лет, они жили в Юзовке. И когда туда пришли немцы, к ним на постой определили немецкого офицера Вернера. Он, когда заметил, что, там… не хватает, еле концы с концами сводят, стал ползарплаты своей, офицерской, сразу ее матери отдавать, на хозяйство. В мирное время он был архитектор, из Кельна. Он говорил: вот приезжайте в Кельн после войны, найдете там меня, приезжайте в гости. И вот как-то ее отца забрали полицаи. Свои же, украинские полицаи. Что-то он там… кому-то не понравилось, как он посмотрел, что-то он не то сказал на улице. А тогда, когда вот так забрали, думали — все. И мать ее сидит и плачет. Пришел в обед Вернер. Посмотрел. «А где Эфраим?» — спрашивает. Мать объяснила, что случилось, он сразу все понял, побледнел, открыл сундук, достал свою парадную форму — черную, с дубовыми листьями или с чем там положено. Надел эту парадную форму, фуражку поправил перед зеркалом и пошел в эту местную полицию и устроил им разнос. Страшно наорал на них и тут же забрал ее отца из участка. И вернулся уже вместе с ним. А когда он уезжал и они прощались, он оставил свой адрес в Кельне, написал все подробно. Адольф Вернер. Он говорил: «Меня зовут Адольф, но мне почему-то очень сильно не нравится это имя».
Для Сюэли оставалось совершенно непонятным, непроницаемым в русских то, как они могли поносить все государственные структуры своей страны, по отдельности или же вместе со всем устройством, как никуда не годную систему, шутить весело на эту тему и смеяться, ничуть не стесняясь также и перед иностранцами.Зачем же так ругать собственную страну?... Если это и так, то к чему же писать об этом? Нужно как-то...ну, работать, чтобы все загладить и преобразовать.
Когда на сердце светло, в темном подземелье блещут небеса. Когда в мыслях мрак, при свете солнца плодятся демоны.
Кстати, все аномальное, что попадает в Россию, каким-то образом, я не знаю, рано или поздно прибивается к Москве, э-э… налипает на нее
Сюэли со своим древним имперским сознанием относился к японцам как к небольшому нарыву на пальце: непонятно откуда взялось (вчера еще не было) — раздражает ужасно — вроде плоть от плоти, клетки того же организма, но поражены какой-то болезнью — скорей бы уж прошло.
Есть такое старинное литературное выражение —"цветы корицы, аромат сливы". Оно достаточно редкое, его знают все больше словесники. Оно обозначает человека, который выдает себя не за того, кем является, или просто любой обман. Понимаешь, цветок корицы, но пахнет, как цветы сливы. Вопрос, почему.
Прав тот, кто из леса вышел живым.
— Ну, на этот счет есть общеизвестное профессиональное правило: если в запасниках лежит невнятная фигня, и никакими силами не удается установить, что это за хрень, а надо срочно делать этикетаж, то пишут: «навершие».
Тут Сюэли наконец нашел свой яшмовый обломок и протянул его Андрею.
— Только я не специалист ни по эпохе, ни по региону, — предупредил Андрей, беря у него вещицу. Практически сразу он выдал вердикт: — Ты знаешь, это навершие.
— Видите ли, есть люди, которые, находясь в дороге, не покидают дома. И есть такие, которые, покинув дом, не находятся в дороге.
- У нас, когда играют китайцев во всяких капустниках, в шуточных номерах, в общем, если нужно изобразить китайскую речь, говорят тоненьким голоском что-нибудь типа: "Сяо-мяо, мяо-сяо"... Сюэли удивленно поднял брови, но промолчал.
- Так вот: а как для вас звучит русская речь - со стороны? Если не знать русского? Сюэли на мгновение задумался.
- Вот так: Сэ-сэ-сэ-сэ-сэ-сэ-сэ-сэ-сэ..., - сказал он очень монотонно.
Цзинцзин мечтала завести кошку, что было строжайше запрещено в общежитии.
- Мне бы хоть какую-нибудь кошку... хоть маленькую... пусть даже без хвоста...
Сюэли раздобыл ей огромную кошку, целенькую, с хвостом (она гуляла без дела на мехмате по коридору), и отстоял присутствие этой кошки в переписке с комендантом, в совершенстве овладев русским канцелярским стилем, в том числе оборотами вроде "голословно утверждать" и "безосновательно инкриминировать".
Чем больше я стаптываю подмётки, тем яснее, что я никуда не уходил.
- Что это - "чернуха"? - Ну, Кобо Абэ... Юкио Мисима... Это где все самоубились, съели друг друга, прогнили, полностью разложились и в таком виде куда-то пошли.